Вячеслав Матвеевич Ткачев никогда не искал где легче, безопаснее и спокойнее. Нет, он всегда шел туда, где, как он считал, ему должно быть, дабы не перекладывать трудов и тягот на чужие плечи, трудов и тягот во благо России. И так - всегда...
Родом он был с Кубани - из станицы Келермесской. Там он провел детские годы, оттуда поехал учиться в Нижегородский аракчеевский кадетский корпус, а после - в Константиновское артиллерийское училище.
С 1906 года Ткачев - офицер-артиллерист, но у него есть страсть - небо, и он начинает сознательно подлаживать под нее свою судьбу. В 1911 году Ткачев заканчивает одесскую частную авиационную школу; в 1912 году - окончание офицерской Севастопольской школы авиационного отдела воздушного флота; в 1913 году Ткачев устанавливает рекорд перелета на «ньюпоре» - Киев-Одесса-Херсон-Керчь-Тамань-Екатеринодар - и тогда же участвует в формировании и подготовке первой крупной авиационной единицы русской армии - 3-й авиароты в городе Киеве, где он проходил службу в 11-м корпусном авиаотряде вместе с П.Н.Нестеровым. Перед началом войны он получил новое назначение, и 1 августа 1914 года застало его командиром 20-го корпусного авиационного отряда, входившего в состав расположенной в городе Лиде авиароты.
Отряд волею военных судеб оказался в составе 4-й армии Юго-Западного фронта, которая начала наступление на австрийскую армию уже 10 августа. Но неприятель был готов к подобному развитию событий, и корпуса армии, безуспешно пытавшиеся прорвать вблизи границы боевые порядки превосходящих сил противника, были вынуждены отойти на север.
Противник продолжал наступление, и русские авиаторы не жаловались на безделье - значение их разведки резко возросло: только сверху можно было охватить воистину апокалипсическую картину безудержного наплыва — движение нескончаемых, казалось, масс людей.
12 августа командир авиаотряда Ткачев получил приказ от генерал-квартирмейстера штаба 4-й армии Попова лично «обследовать возможно тщательнее, что происходит против почти 50-верстного промежутка между правым флангом нашей 4-й армии и рекой Вислой, где находится слабый отряд и две кавалерийские дивизии генерала Новикова».
Обследовать предстояло значительный район, раскинувшийся между Корчмисском, Аннополем, Юзефом, - до Борова, что вблизи Сандомира, а в распоряжении Ткачева - лишь один старый «ньюпор», оснащенный дышащим на ладан мотором «Гном». И поэтому командир полетел один - без наблюдателя. Погода стояла замечательная - ясное солнечное утро, - то ли помогая разведчику, то ли благословляя его. Хотя ветерок уже на высоте в 500-600 метров изрядно напоминал о себе.
Двадцать верст осталось позади, далеко позади и линия фронта, и Ткачев поднял свой «ньюпор» еще метров на 300, дабы оглядывать сразу большее. И, как оказалось, сделал это вовремя - перед его взором предстала густая колонна австрийцев в составе порядка полутора дивизий, деловито спешащая к правому флангу русских, где и так уже сложилась весьма тяжелая обстановка. Разведчик - судя по направлению движения - предположил, что неприятель планирует глубокий обход, дабы отрезать город Люблин. Новость была серьезной, но задерживаться резону не было - впереди предстояло еще много чего выяснить - и поэтому Ткачев, завершив малый круг, двинулся далее.
Вскоре около Юзефова он как-то враз заметил и нашу кавалерию, и австрийскую, шедшие навстречу друг другу. Они еще друг друга не видели, но скоро, уже скоро неприятель будет замечен, шашки будут выхвачены из ножен, и начнется то, что в человеческом языке не имеет своего названия - все эти определения слишком слабы, чтобы передать ощущения участников, прочим - не понять. Для стороннего же наблюдателя предстояло вскоре кровавое и захватывающее зрелище, и Ткачев поймал себя на том, что невольно начал закладывать самолет в вираж, намереваясь кружиться над местом предполагаемого боя. Усмехнувшись суетности и слабости человеческой натуры, подъесаул выправил свой «ньюпор».
И скоро ему уже представилась возможность похвалить себя за предусмотрительность: подлетая к Аннополю, он понял, что виденная им ранее колонна, поспешавшая к Люблину, - лишь передовая часть противника, главные же силы - здесь, и они тоже идут в сторону многострадального правофлангового русского корпуса.
На белой, залитой слепящим предполуденным летним солнцем нитке дороги иррационально четко проглядывались несчетные толпы черных мурашей-солдат, неуклонно двигавшиеся к месту битвы. Их было не менее корпуса, плюс бесчисленные обозы, наблюдая которые Ткачев долетел чуть ли не до самого Сандомира.
Он шел вдоль колонны, а она все тянулась и тянулась в своей нескончаемости и, казалось, не будет ей предела. Разведчика густо обстреливали, но он почти не замечал этого, увлеченный и пораженный открывшимся перед ним.
У Борова Ткачев лег на прежний маршрут и вскоре обнаружил еще одну пехотную бригаду австрийцев. Теперь сведений было собрано столько, что оставалось лишь одно - доставить их по назначению в штаб армии.
«Ньюпор» повернул домой. Но человек, как правило, не удовлетворяется достигнутым, как бы ярко оно ни было, не останавливается на золотой середине, а хочет достичь добиться еще и еще - и ставит под удар все полученное доселе. Так произошло и с Ткачевым. Удача внушила ему уверенность в том, что все будет хорошо - иного не может быть, - и он решил напоследок проверить и непосредственно свой правый фланг: под Красником. Дабы привезти командованию воистину исчерпывающие сведения.
Там еще с утра были свои, и поэтому, подлетая, Ткачев был неприятно удивлен, обнаружив над Красником шрапнельные разрывы, причем с двух сторон, что ясно свидетельствовало о потере местечка и о завязавшемся бое за него.
Подъесаул решил помочь своим и начал кружиться над районом Красника, нанося на карту позиции австрийской артиллерии, прислушиваясь краем уха к частой шрапнельной молотьбе неприятельских артиллеристов. Ему нужно было несколько минут, чтобы увидеть и зафиксировать, а потом: руку на руль высоты, и прощайте зловещие 700 м, столь необходимые для наблюдателя, но и такие рисковые! Но судьба уже отвернулась от него, и этих минут ему не подарила: сухие удары шрапнели по крыльям перешли в иную - металлическую - тональность, пули начали попадать в машинные части. И каждый такой металлический звон мог стать решающим. И последним.
Так, собственно, почти и произошло; одна из пуль пробила бак с касторовым маслом, и оттуда хлынула густая струя. Ткачев видит, что показатель количества масла уменьшается прямо на глазах. Еще несколько минут - и все: масло вытечет, мотор заглохнет и аэроплан рухнет, похоронив под собой разведчика. Равно как и собранные им данные. И если у летчика еще есть шанс уцелеть - впереди густой лес и можно попытаться спланировать на него, то разведданные в этом случае все равно погибнут. А значит, погибнут многие, кто не сможет ими вовремя воспользоваться.
И эта мысль изменила все намерения летчика: Ткачев вновь включил выключенный было инстинктивно для лучшего планирования мотор, почти сполз на пол, бросил управление ногами, поднял их кверху и носком правого ботинка снизу прикрыл дыру в баке. После чего опять набрал потерянную высоту.
Однако его «нахальный» самолет вывел-таки австрийцев из себя, и они решили непременно его сбить: разрывы возникали со всех сторон, «ньюпор» качало, как на хорошей волне, и ботинок несколько раз чуть было не соскальзывал с бака. Но обошлось: Ткачев дотянул до своих и опустился на прикрытую от австрийцев кустарником поляну.
Почти тотчас прибежали несколько русских солдат и начали в Ткачева - вместо приветствия - целиться: уж больно у него был диковинный вид в шлеме и куртке, диковинный и непривычный. И лишь переговоры, подкрепленные некоторыми выражениями, которые, по мнению пехотинцев, австрийцы ну никак знать не могли, убедили их в том, что перед ними свой русский офицер. Тогда все враз переменилось, и даже удалось спасти «ньюпор», прицепив его за хвост к отступающей патронной двуколке, хотя было бы вроде и не до того - австрийцы жали крепко.
Через два часа «ньюпор» и Ткачев оказались уже в деревне Вильколаз, где разведчик доложил обстановку сначала начальнику одной из дивизий 14-го корпуса, а потом - по прямому проводу - и начальнику разведотделения штаба армии. Потом были более подробные доклады и начальнику штаба армии, и самому командующему.
В конце августа вызвавший Ткачева генерал Попов объявил: «Приказом армии Юго-Западного фронта от 24 ноября 1914 года за № 290, по удостоении Георгиевской кавалерской Думы, учрежденной при Штабе Главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта, Вы награждены орденом Св. Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени».
Генерал взял выписку из списка награжденных и прочел:
«20-го корпусного авиационного отряда военному летчику подъесаулу Вячеславу Ткачеву за то, что 12 августа 1914 года произвел смелую и решительную воздушную разведку в районе: Люблин-Белжице-Ополе-Юзефов-Боров-Госцерадово-Уржендов-Красник, проник в тыл и фланги неприятельского расположения и, несмотря на действительный огонь противника, повредивший жизненные части аппарата, с исключительной находчивостью, доблестным присутствием духа и беззаветным мужеством выполнил возложенную на него задачу по раскрытию сил и определению направления движения колонны противника, вовремя доставил добытые разведкой сведения первостепенной важности и тем способствовал принятию стратегических решений, приведших к одержанию решительного успеха над противником».
Таким образом, Ткачев стал первым летчиком - георгиевским кавалером.
А жизнь только начиналась: вскоре командир авиаотряда Ткачев назначается командиром авиадивизиона, потом инспектором авиации Юго-Западного фронта, а с июля 1917 года генерал-майор Ткачев стал начальником Полевого управления авиации и воздухоплавания при Штабе Верховного Главнокомандующего.
Октября генерал не принял. Позднее он напишет: «...Жалкого, бесталанного самодержавного царя Николая II сменил фигляр-краснобай Керенский. А пришедший к власти Ленин провозгласил непонятный для меня лозунг: «Вся власть Советам рабочих и солдатских депутатов».
А справятся ли они с задачами государственной власти? Ведь 80 процентов крестьян безграмотны.
Так где же спасение? И какой-то голос мне подсказал: там, на Юге, где более спокойно.
Тогда я, уезжая из Ставки Верховного Главнокомандующего, послал телеграмму Авиасовету в Петроград следующего содержания: «Разрушать своими руками то, в создании чего я с таким трудом и риском сам участвовал, я не могу. Теперь для Аавиацентра осталась лишь одна забота - возможно больше сохранить из того, что мы имеем, а это в настоящий момент сможет лучше выполнить не единоличная власть, а коллектив, я прошу вас взять эту задачу на себя. А я уезжаю туда, где будут формироваться те здоровые силы, которые должны будут спасти нашу Родину.
Вот как я, политический слепец и горячий патриот, понимал обстановку в конце 1917 года, и это привело меня в стан белых.
Немало разочарований пришлось мне пережить в этом стане. Я не нашел того, что ожидал, но жребий был брошен. И, как впитавший в себя с детства дух дисциплины, я подчинился власти на Юге России и добросовестно исполнял все даваемые мне поручения...».
Потом - долгие годы эмиграции в Югославии, демонстративное несотрудничество с оккупировавшими страну фашистами, возвращение на Родину и долгие десять лет лагерей, данных ему лично Берией. Последние годы он жил в Краснодаре и писал. Обо всем, что видел и пережил, что понял и прочувствовал. При жизни опубликовал книгу «Русский сокол» о своем боевом соратнике П.Н.Нестерове, большая же часть написанного - воспоминания «Крылья России» - попала в отдел рукописей Российской государственной библиотеки, и хочется верить, найдет еще своего читателя: люди должны знать своих предков, ставивших державу на крыло, защищавших ее и любивших ее больше жизни.